Самое интересное еще впереди

Академик РАН Виктор Антонович Садовничий - безусловный лидер отечественного образования. 22 года он трудится на посту ректора Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, и многим кажется, что он был на этой должности всегда. Хорошо помню, как пришла учиться в МГУ, и 1 сентября нас приветствовал Виктор Антонович, говорил много хороших слов - в первую очередь добрых, а уже во вторую - напутственных. И когда мы окончили МГУ, он, по-отечески улыбаясь, отпускал нас во взрослую, самостоятельную жизнь. В академических справочниках Виктора Антоновича называют ученым с мировым именем: им найдено окончательное решение так называемой теории следов для обыкновенных дифференциальных операторов, созданы системы алгоритмического и программного обеспечения подвижных тренажеров, осуществляющих динамическую имитацию управляемого аэрокосмического полета, а результаты анализа и синтеза этих процессов использованы для практической подготовки космонавтов на действующих тренажерах. Не вызывает сомнений, что он сделал в науке много важного и нужного. Однако у большинства Виктор Садовничий ассоциируется именно с университетом. Мы говорим Садовничий, а подразумеваем МГУ, и наоборот. Подчас те или иные его действия на посту ректора подвергаются критике, однако сам Виктор Антонович по этому поводу замечает: "Если кто-то сомневается, что мы лучшие, значит, надо работать!" И работает - так много, что иногда непонятно, когда он отдыхает и отдыхает ли вообще.

— Виктор Антонович, обычно учеными становятся те, у кого есть к этому семейная предрасположенность. У Вас же, похоже, совсем не так. И трудовую деятельность Вы начинали на шахте. Как же Вас занесло в большую науку?

— Я родился в маленьком селе Краснопавловке на Харьковщине, там было в то время всего несколько домов. Тогда прокладывали железную дорогу Москва - Симферополь, и она прошла через наше село. Я появился на свет в 1939 году, как раз перед войной. Война в Краснопавловку пришла стремительно. Фронт менялся семь раз. Отец воевал рядовым, а я и мой старший брат с мамой остались дома, и самое страшное, что мы были в ста метрах от железной дороги. Когда немцы бомбили, мама хватала нас и бежала в степь. Мне было три года, но я очень хорошо это помню.

В 1945 году уже в конце августа к нам во двор зашел незнакомый человек и говорит: "А где мамка?" Я отвечаю: "Там, в хате". Оказывается, это отец вернулся с войны. В школу я пошел в 1946 году там же, в Краснопавловке. Это был один класс, а школа находилась в избе через одну от нашей. Учительница была тоже, конечно, одна. Уже в 50-е годы построили кирпичную школу. Ее я пытался окончить. Почему пытался? Да потому что знаний, которые она давала, мне было уже недостаточно. И стало ясно, что поступать в институт из этой школы нельзя. А я мечтал учиться, хорошо понимал математику. И мы с тремя ребятами договорились рвануть туда, где дают паспорта. Это могла быть только шахта. Так что на шахту я попал для того, чтобы получить возможность учиться.

— И Вас сразу приняли на работу?

— Не сразу. Ночью сели в проходящий поезд, конечно, без билетов, "зайцами" и договорились ехать, пока не увидим террикон. К утру приехали на шахту - помню, она называлась "Никитская". На нас посмотрели: "Пацанов не берем. Идите на "Комсомолец", там всех берут". - "А где этот "Комсомолец""?" - "Да километра четыре пройтись". Мы пошли. Начальник отдела кадров на нас посмотрел оценивающе. Я был покрепче, и меня определили сразу в забой. Шахта была без электричества, только лошади - животину опускают, и она там погибает. Жалко было их очень.

Второй вопрос: где жить? Нам сказали - снимайте квартиру. Нашли землянку, где дед и бабушка были хозяевами. Стояли четыре койки. На второй день два моих товарища подрались, дошло даже до поножовщины, я их развел и наутро отправил домой.

— Выходит, Вы уже тогда были лидером?

— Я был старшим, а старших у нас слушались. Хотя разница в возрасте была где-то полгода... Мы остались вдвоем. Стали работать на шахте. Он коногоном, я в забое. Из землянки нас выселили, поскольку мы платили только за двоих. Я пошел искать угол, нашел какое-то жилье в семье, потом нас выселили и оттуда. Стали искать общежитие. Я обратился в шахтоуправление, и нам выделили место. Захожу в комнату, там сидят трое и играют в карты. Чуть позже я понял, что это зеки: они не работали, с утра до вечера только играли в карты.

Но вот что интересно. Я получал 500 рублей - в то время это почти машина. Приносил их в комнату и при них клал в чемоданчик, так за все время у меня ни копейки не пропало. Иногда они говорили: "Витя, займи, проигрался". И я занимал. Главный у них был Мишка, когда я приходил, он всегда говорил своим,- "Тише, Витька пришел, не орите". Я ведь еще занимался после работы, чтобы школу окончить. Так прошло два года.

Забой был вертикальный, мы работали на глубине 500- 600 метров. Вода там была соленая, и у меня через месяц работы вся кожа стала красной. Я не мог ходить. Пошел в поликлинику, а врач сказал: "Ничего, иди, работай" и не дал мне освобождения ни на день, хотя я еле ноги таскал. Но потом привык. На глубине 600 метров холодно, моя задача - рубить пласты, и это непростая работа. Кстати, шахта Стаханова была в трех километрах от моей, и, когда мы услышали про его трудовой подвиг, пытались повторить. Но это было что-то немыслимое.

— Правда ли, что Вы собирались поступать в сельхозакадемию?

— Да, и даже отправил туда документы. О МГУ не смел и мечтать. А мой школьный товарищ, он был уже начальником участка, говорит: "Ая в МГУ на юрфак". И стал уговаривать ехать с ним. Давай, дескать, я твои документы перешлю в Москву. Я был уверен, что это невозможно. Но утром он приходит и говорит: "Я твои документы послал на мехмат МГУ, ты же у нас математик". Дело в том, что я в своей сельской школе даже вел уроки математики. У нас одно время был учитель Николай Казаченко, хороший мужик, фронтовик, но он ничего в математике не понимал, и я вел уроки за него. Он сам мне говорил: "Давай, Витя, веди урок". Так началась моя преподавательская деятельность...

Пошел я в комнату прощаться с ребятами. Мишка подарил мне костюм и часы. Внутренне я испугался страшно Было ясно, что костюм они где-то ночью взяли. А ведь кругом милиция, и меня могут в любой момент с этими вещичками повязать. Я говорю: "Миш, умоляю, забери этот костюм". Он понял и не стал настаивать. А часы я взял и, будучи уже доцентом мехмата, их носил. Сейчас не знаю, куда они делись. Тогда Миша сказал мне: "Ну, в люди пошел". Больше я на шахте не бывал, хотя и хотел бы. Недавно в связи с событиями на Украине показали по телевизору шахтоуправление "Комсомольца" - все родное, ничего не изменилось за эти годы. Плеть, терриконы те же, хоть сейчас иди в забой.

— И в 1958 году Вы стали студентом мехмата МГУ.

— Это было непростое для нашей науки время - вовсю шла травля кибернетики. Академик Колмогоров, выдающийся математик, мне покровительствовал. Часто я ходил с ним на разные мероприятия. И как-то я спросил: "Андрей Николаевич, а Винер, отец кибернетики, американец, действительно сделал нечто выдающееся?" И Колмогоров ответил: "Ничего он не сделал. На самом деле все, что ему приписывают, сделал я". И действительно основы теоретической кибернетики заложил Колмогоров. Мы и здесь были первыми.

Но практически эта наука почти не развивалась в силу того, что по политическим причинам у нас не признавалась. Андрей Николаевич Тихонов, мой научный руководитель, был первым, кто сумел разорвать этот порочный круг. Он стал инициатором создания факультета математики и кибернетики. Его не очень-то принимали, и тогда он пошел на хитрость - обратился к Келдышу. Петровский, Келдыш и несколько министров обороны подписали обращение в Политбюро, благодаря чему в МГУ впервые появился такой факультет, куда ушла часть мехмата, и академик Тихонов стал его деканом. Всегда были люди, которые свято верили в кибернетику, но только Тихонов сумел порвать тяжкие политические оковы. Долгие годы существовал запрет на эту науку как якобы заменяющую мозг человека. В 60-е годы я участвовал в дискуссии, которую вел Колмогоров: может ли суперкомпьютер заменить мозг человека? Это было чрезвычайно интересно.

— На мехмате всегда было много людей неординарных, чудаковатых. Каково Ваше отношение к таким людям?

— В науке, особенно математической, нередко сочетаются эти две вещи - внешняя чудаковатость и гениальность. Гений - человек, кардинально отличающийся от остальных. Нередко его принимают за больного, сумасшедшего. Я никогда не спешу навешивать ярлыки. У меня был ученик Володя Дубровский. Помню, как он впервые подошел ко мне и сказал, что у него вообще-то другой руководитель, но он хотел бы посещать мой семинар. Говорит: "Поставьте мне трудную задачу". Смотрю на него и думаю - странный парень, черный такой, в очень сильных очках... И я поставил ему задачу, зная, что она нерешаемая. Он копал год, два и выдал один результат, потом второй, третий... Я увидел, что это просто необъятный талант. Хотя и очень странный.

Оставил его в аспирантуре, он защитил кандидатскую, потом докторскую в 32 года, решил эту задачу, уехал работать в Магнитогорск, возглавил там кафедру. Так вот, человека, равного ему по таланту, я не знаю. Умер он от инсульта, хотя официальный диагноз у него был шизофрения. При этом его вклад в математику просто бесценен.

Года четыре назад во время конкурса "Учитель года России" (я там возглавляю жюри) одна девушка, молодой учитель математики, раскладывает лист Мебиуса. И я слышу, что рассказывает она очень грамотно. Спрашиваю: "Наташа, а откуда Вы это знаете? Где учились?" - "Магнитогорский пединститут". - "А кто ваш научный руководитель?" - "Владимир Васильевич Дубровский". И мне все стало ясно. Ее после этого назвали моей внучкой.

Она стала победителем конкурса, и по правилам на следующий год мы должны были поехать в Магнитогорск. Володи уже не было, но на стене висела табличка с его именем. Меня переполняла гордость. То же и Перельман. Задача, которую он решил, обычными способами не решается. Топологи бились - тупик. А Перельман придумал вот что. Он взял уравнение теплопроводности, или потоки Риччи, и вообразил, что тело нагревается. Иначе говоря, продемонстрировал совершенно другой подход, нетривиальный. И математически, и физически. Таким образом он смог доказать теорему Пуанкаре, которая другим оказалась не под силу. Я незнаком с Перельманом, но мне он почему-то напоминает Володю - тот тоже был странный, но беззлобный человек, я бы даже сказал беззащитный. Он часто ночевал у меня, потому что некуда было пойти. Нередко подобных людей среда не принимает, отвергает, над ними смеются, издеваются, но они гении. Нельзя дать им пропасть. На мехмате такие не редкость, и я их очень ценю. Это люди с искрой Божьей.

— МГУ остается вузом, куда очень сложно поступить из-за большого количества вступительных испытаний. Действительно ли нужны внутренние экзамены? Неужели ЕГЭ недостаточно?

— Меня часто упрекают в том, что у нас в МГУ слишком много испытаний. Действительно, помимо ЕГЭ необходимо сдать еще наши "внутренние" экзамены. Но это оправданная мера - мы хотим обучать только тех, кто действительно способен учиться. А это нелегко.

В свое время, когда ЕГЭ победно шагал по земле, я выдвинул идею проведения олимпиады. У меня было очень много противников, но в этом году в олимпиадах участвуют 800 тысяч человек, и далеко не все они выпускники. Ребята борются не за льготы, а за победу. Мой научный руководитель Израиль Моисеевич Гельфанд говорил: "Надо уметь изобретать дело, которое потом не будет от тебя зависеть", то есть будет самовоспроизводиться. Олимпиады - это как раз такое дело. Победители получают право на льготы при поступлении. Но подобных "льготников" немного - всего два процента участников. Этого недостаточно. И я настоял на том, чтобы у нас в МГУ, был собственный экзамен. Таким образом, в университете есть три показателя - олимпиады, собственный экзамен и результаты ЕГЭ. Сложно это для вас - не поступайте в МГУ. Мы ждем тех, кто не боится испытаний.

Тем более сейчас наступают времена, когда наука в университетах, по всей видимости, будет бурно развиваться. Это и хорошо, и плохо одновременно, потому что такая необходимость связана с трудным положением, в котором оказалась наша Академия наук.

Академия - это часть общества, и в разные периоды жизни общества она играла разную роль. Позади "золотые" времена военно-промышленного взлета, когда у нее был надежный госзаказ и три четверти академии работало на высокие технологии. Все генеральные конструкторы были руководителями институтов и отделений академии, она была чем-то святым. Действительно, наша страна тогда лидировала в научно-техническом отношении, и академия наук тут играла руководящую роль.

Грянули лихие 90-е. Институты остались, но заказы ушли. Ученые были вынуждены думать, как им быть. Ведь они по-прежнему хотели заниматься наукой, но где и как это делать? Значительная часть уехала - с мехмата МГУ в том числе. Сейчас в Америке вышла книжка - 300 математиков, которые перевернули образование в США. Наши люди, в основном с мехмата. Гельфанд, который тоже уехал, рассказывал, что семинары он там ведет на русском языке, хотя мог бы и на английском. Но в этом нет нужды. Заходя в аудиторию, он спрашивает: "Кто не понимает русский?" Все понимают.

— Как же быть? Ведь настоящих научных заказов по-прежнему нет.

— И поэтому возник вопрос, что делать с академией. Появилась идея объединения трех академий - ведь Академия медицинских наук тоже, в общем-то, занимается наукой. Идея сама по себе приемлемая. Но что дальше? Ведь в любом деле надо видеть плюсы. Выступая на заседании Президиума РАН, я сказал, что если мы будем и дальше анализировать, правильно или неправильно мы делаем, то зайдем в тупик. Надо искать пути укрепления науки в нашей стране исходя из того, что мы имеем. Что позитивного может дать это объединение? Какова наша совместная программа? Если мы предложим конструктивный план действий, власть должна нас всецело поддержать. Я не вижу будущего у страны, если этого не произойдет.

— Так является ли благом объединение академий?

— Сейчас мы на перепутье: с одной стороны, РАН должна самоорганизоваться, а с другой - власть должна понять, что за науку в России нужно держаться зубами. У нас большой потенциал. Я бы не анализировал плюсы и минусы реформы - она уже произошла, а продумал бы пути развития отечественной науки на ближайшие три - пять лет. Если мы не сумеем этого сделать, у нас не будет науки.

— Как Вы относитесь к утвержднию о там, что наука у нас по западному образцу будет развиваться в университетах?

— Да, в университетах должна быть наука, но так быстро она туда не перейдет. Я представляю университет, однако хорошо понимаю, что это заблуждение, химера.

Примерно то же самое можно сказать и о Сколкове. Если честно, то там ведь все копируется, своего ничего нет. Наверное, как эксперимент это может быть полезно, но уж очень дорогой эксперимент. Я все-таки сторонник того, чтобы подобные эксперименты проводились на базе университетов. Копия никогда не была лучше оригинала. Я с уважением отношусь к усилиям создателей Сколково. Они обратились к МГУ за разрешением разместить у нас ряд своих лабораторий, и я иду навстречу, но считаю, что надо раскручивать уже имеющийся потенциал. У нас пять тысяч аспирантов, пять тысяч кандидатов и столько же докторов наук. Это все толковые люди, поверьте. Почему их не использовать? Нас разделяет всего шесть километров, и я считаю, что надо развивать то, что есть, а не изобретать велосипед.

— Виктор Антонович, в последнее время немало упреков звучало в адрес экономического факультета МГУ. Говорят, он сильно отстал от современных реалий. Вы с этим согласны?

— Отчасти согласен - да, факультету надо развиваться. Сейчас его возглавил новый декан, на которого мы возлагаем определенные надежды. Однако быстро, одним махом революции здесь не сделаешь. Экономисты, как и врачи, поделены на кланы. Поэтому объединить всех экономистов под одним знаменем невозможно. Но можно укреплять экономическую науку сильными кадрами. Здесь у нас многое делается. В бытность Аскара Акаевича Акаева президентом Киргизии я у него часто бывал, мы дружили. И когда в Киргизии произошли известные события, я ему позвонил и пригласил работать в МГУ. Он принял предложение. За это меня многие потом благодарили. Надо сказать, он просто выдающийся ученый и человек замечательный - экономист и математик от Бога, ас системного анализа. Я мечтаю, чтобы у нас появился некий экономический клуб, где могли бы собираться наши бывшие выпускники экономисты. Пусть даже у них разные взгляды, не страшно. Создать площадку для обмена мнениями - это всегда ценный опыт.

— Виктор Антонович, стройотряды в большинстве вузов давно ушли в прошлое. У Вас же они растут и множатся. Зачем?

— Я рассматриваю стройотряды как наше безусловное достижение, как инструмент патриотического воспитания. У нас они не просто остались - их численность год от года растет. В моем понимании патриот - это порядочный человек, любящий свою землю и людей, что живут рядом. Американцы плачут, когда звучит их гимн. Плакать, конечно, не обязательно, но мы должны уважать свою страну. Стройотряды - хорошая форма организации ребят, которые в том возрасте, когда в голову много чего приходит. И не только хорошее. Стройотряды - это работа, она дисциплинирует, что очень полезно для молодого человека, для будущего ученого. Ребятам идея стройотрядов нравится, мы им ничего не навязываем.

— Вы ведь сами когда-то возглавляли стройотряд?

— На первом курсе мехмата мы строили станцию аэрации в районе Битцы, на третьем курсе - МКАД. Если меня когда-нибудь остановят на посту ГИБДД в районе Ленинского проспекта, обязательно скажу, что на этом месте стояла моя палатка.

У меня есть и трагическое воспоминание: мы добывали в карьере камень, самосвал сорвался в карьер, и один парень погиб. Из Мурманска в Москву приехал его отец: "Где мой сын?!" Я беру билеты, мы летим на целину, потом едем полдня на машине... Да, погиб парнишка. С тех пор я курировал эту семью - у них был еще младший сын, которого я принял в школу имени Колмогорова, потом он поступил на мехмат, и родители часто сюда приезжали. Так что стройотряды - это не прогулка, а школа мужества, и порой случаются трагедии. Хотя лучше бы их не было...

Сейчас у нас каждое лето выезжают 600-700 человек. Хотелось бы, чтобы это были не только строительные отряды, но и компьютерные, медицинские, словом, чтобы охват специальностей был как можно более широким. Количество участников стройотрядов каждый год увеличивается. Нынешним летом их было уже под тысячу...

— Виктор Антонович, что Вы считаете главной сегодняшней проблемой?

— Пожалуй, это потеря отраслевой науки. Мы занимаемся наукой фундаментальной, но из-за потери отраслевой науки утратили нюх - а что потом? Это проблема не только нашего университета. Скажем, изобрел какой-то студент новое лекарство или способ его получения - и забыл. Нет у молодых людей стремления внедрять открытия. Конечно, для этого существуют менеджеры, но надо помнить, что голый менеджмент без научных результатов - это пустое. Необходимо сочетание фундаментальных результатов и хорошего менеджмента, обеспечивающего внедрение. Именно с этой целью мы создаем технологическую долину - хотим максимально сократить имеющийся разрыв. На Западе накоплен богатый опыт такого рода, который не грех перенять. Там, например, хорошо развита сеть университетских клиник, где изучается человек, - это симбиоз фундаментальной и сугубо прикладной науки. Сейчас и у нас появился уникальный медицинский центр, он уже работает. А в технологической долине будут лаборатории, где молодые люди смогут не только проводить исследования, но и налаживать производство. Это реальность, а не мечты.

Кое-что уже удалось внедрить. Так, в Туле мы построили медицинский прибор, так называемый тактильный аппарат: в недоступное для руки хирурга место делается прокол, вводится щуп, чувствительная схема все отображает на экране, а специальная "груша" принимает форму больного органа. Хирург видит, с чем имеет дело. Уже создана и работает тысяча таких аппаратов. В Балашихе мы построили завод по производству тормозных колодок - это тоже фундаментальная идея, внедренная в практику. Хотя в целом, повторюсь, наши университеты слабо ориентированы на внедрение. Тут работы непочатый край.

— Правда ли, что Вы коллекционируете камни?

— У меня есть две потрясающие коллекции - камней и картин. Лет пять - семь назад академик Дмитрий Васильевич Рунквист, известный геолог, познакомил меня с итальянцем, живущим в Триесте, который собирает агаты, аметисты и другие драгоценные и полудрагоценные камни. Его имя Примо Ровис. Это уникальный человек, сделавший состояние на кофе. До войны он стал олигархом, а после войны увлекся собиранием камней. У него лучшая в мире коллекция. Двухметровые друзы аметиста - это что-то потрясающее. Ровис не просто богатый коллекционер, но и меценат, активный общественный деятель - строит госпитали для кардиологических больных, помогает многим людям.

30 лет назад у него были проблемы с сердцем, и ему пересадили сердце девушки. Уже более трех десятилетий Примо Ровис живет с этим сердцем. Мы подружились, я съездил к нему, он - ко мне. И однажды вдруг говорит: "Виктор, я тебе подарю 500 экземпляров". А это несколько вагонов! Он оплатил таможню, транспорт, и эта коллекция приехала в МГУ. Представляете?!

Правда, еще он сказал: "Купи у меня остальное".

Надо сказать, я всячески старался найти покупателя для этой коллекции, летал туда с Сергеем Мироновым, который тоже собирает камни. Год назад нашелся человек, который изыскал необходимую сумму и купил у Ровиса основную часть коллекции для МГУ. Таким образом, мы стали обладателями уникальной коллекции камней. Сейчас выставлено где-то пять процентов, остальное в запасниках. В технологической долине, которую мы строим, откроется Музей камней, и ему не будет равных в мире. Приходите!

Вторая коллекция - тоже подарок судьбы. Не знаю, за что мне такие подарки. Бывший президент "Экспоцентра" Владислав Малькевич всю жизнь собирал картины - Левитан, Шишкин, Васнецов... Год назад он решил подарить свою коллекцию, 300 картин, какому-нибудь музею. Стали искать подходящий музей. А надо сказать, что в "Экспоцентре" работает моя дочь, и я ей сказал: "Аня, ты подскажи, кому нужно подарить". В результате коллекция была передана МГУ, хотя я до сих пор не могу до конца в это поверить. В библиотеке открыта экспозиция, она свободна для посещения. Вот такое счастье.

— Когда Вы учились в МГУ, было время романтиков. Оно осталось в прошлом?

— МГУ по-прежнему живет довольно разнообразной культурной жизнью. 20 лет назад я выдвинул идею - организовать регулярные встречи "Ректор МГУ приглашает". Что это такое? Печатается билет, на котором пишется число, время, когда к нам приезжает, например, Валерий Гергиев, Юрий Башмет, Владимир Спиваков... Такие концерты проходят примерно раз в месяц. Собирается полторы тысячи людей, и все это бесплатно. Приглашаются только мастера высокого класса. Подобные мероприятия вошли в такой режим, что я могу уже не приглашать - сами придут. По традиции это происходит 3-го числа каждого месяца. Я считаю это большим своим достижением.

И в то же время что-то важное ушло. Помню, я покупал абонемент на месяц и мог ходить на все мероприятия. Это было потрясающе интересно! В МГУ проходили творческие встречи. Например, приезжал Баталов, говорил с нами, потом показывали фильм "Девять дней одного года", или Смоктуновский. Сейчас не то. Наверное, время другое, более прагматичное. Но я верю в своих студентов. Не сомневаюсь, что российская земля по-прежнему может рождать своих "Платонов и быстрых разумов Невтонов". Так что, если подводить итоги, жизнь у меня насыщенная, но самое интересное, надеюсь, еще впереди.

Беседу вела Наталия Лескова
Экономические стратегии